Меня удивило название этой книги: «Философ для кинорежиссера. Мераб Мамардашвили и российский кинематограф». В особенности удивило, когда я прочел это название по-английски: «The Filmmaker’s philosopher». Нет, перевод правильный. Но есть оттенки. Я бы рискнул перевести буквально: «Философ кинорежиссера». Не просто кинорежиссера. Но один нюанс английского заглавия не передать по-русски. То есть передать, но получится длинно, а название должно быть коротким. Filmmaker — это не так чтобы совсем уж кинорежиссер. Кинорежиссер — это director или producer, filmmaker — создатель фильма, творец фильма, то есть рангом повыше. В общем, это — режиссер авторского кино. Сложного, не для широкой публики.
Почему меня удивило это название? Потому что году в 1988-м мне посчастливилось услышать Мамардашвили, «грузинского Сократа», как его называли знавшие его люди. Короткое телевизионное интервью. Был такой период в истории нашего телевидения, когда на голубых экранах появлялись мудрые, образованные, а не истеричные «эксперты». Он меня просто потряс. Обликом, речью, жестами. Понятно, почему на его лекции стоял «лом». Люди сидели в проходах и теснились в коридоре. Даже если он говорил непонятно, все одно слушать его было приятно. Было обаятельно и увлекательно видеть и слышать, как на твоих глазах, в твоих ушах рождается мысль. Ты можешь ее не понять, но не почувствовать ее обаятельную и притягательную силу ты не сможешь.
Впрочем, ничего особо сложного в том телеинтервью Мераб Мамардашвили не говорил. Как всякий опытный лектор, он великолепно ощущал целевую аудиторию. Он не мучил широкий круг телезрителей Кантом — Марксом — Прустом. Спрашивали — отвечал, стараясь быть понятым. Его спросили о современном (1988 год) состоянии советского общества. Он на секунду задумался и ответил: «Представьте себе, что вы сидели в кинозале и смотрели фильм. Там было немного душно, темно, тепло. А потом фильм кончился, из душного кинозала вы вышли на улицу, а там холодно, зябко, дождик, да и вообще все не так, как в фильме». Удивительно точная метафора общественного сознания и подсознания перестройки.
Потом его спросили, как он относится к киноискусству. Он ответил с ходу: «Не люблю авторское кино, люблю полицейские фильмы». И глаза лихо, по-хулигански сверкнули. Это было так здорово сказано, что я засмеялся. А засмеявшись, вспомнил очень похожее высказывание биолога Ильи Мечникова: «Не люблю я русскую литературу. Полоумный студент убил двоих и много сотен страниц ходит и страдает. То ли дело Дюма. „Три мушкетера“ — на иной странице минимум пять трупов — и вперед, allons! — к новым приключениям!» Кино было и остается балаганом, массовым зрелищем, и нечего кинорежиссерам воображать себя творцами, создателями. Вот поэтому меня удивило заглавие. При таком отношении к фильму какое там: «Мамардашвили и российское кино»? Конечно, великий русский филолог Жирмунский хорошо пошутил: «Для филолога нет ничего легче, чем написать статью на тему: „Тургенев и тигры“», но удивление — мать познания (как утверждал Сократ), а вдруг — небессмысленное сочинение американского профессора Алиссы ДеБласио? Взял да и купил.
Не прогадал. Заглавие (переведу точно): «Философ режиссера-творца, создателя авторского кино» — оправдано. Факт остается фактом: как бы ни относился грузинский Сократ к кино вообще и к авторскому кино в частности, что бы он ни говорил про эти эстетические явления: с 1977 по 1990 год он преподавал историю философии сначала во ВГИКе, потом (после некоторого перерыва) на Высших курсах сценаристов и режиссеров. А это значит, что его слушали все ведущие режиссеры современного российского кино: Александр Сокуров, Павел Лунгин, Владимир Хотиненко, Иван Дыховичный, Алексей Балабанов, Александр Зельдович и кинопродюсер, начинавший кинорежиссером, Сергей Сельянов.
Алисса ДеБласио справедливо замечает: не так уж важно, что Сокуров вспоминает о лекциях Мамардашвили с восторженной благодарностью и цитирует их в своих беседах или что Хотиненко говорит о Мерабе Константиновиче: «Душистый табак... неспешная речь. Это был настоящий философ», а бывший военный переводчик Балабанов (по собственному признанию) на лекциях настоящего философа сидел на последней парте и скучал. Важно, что все они слушали бывшего члена редакции пражского журнала «Проблемы мира и социализма», переписывавшегося с французским философом Луи Альтюссером, рассказывавшего им не только про Канта, Декарта и Гегеля, но и про Джойса, Беккета и Кафку.
Балабанов, снявший два первых кинохита современного российского кинематографа («Брат» и «Брат-2», как бы к ним ни относиться), был внимателен к славе и популярности, знал в ней толк. Должен был заинтересоваться, что происходит? Стоит — ну да, красивый человек, да, с трубкой, мощный сократовский лоб, голубые (кантовские) глаза, вельветовые джинсы, отличный свитер, но это так, первое впечатление, а дальше он говорит про Канта, Гегеля, Кафку, ну, хорошо я (язык амхара одолел — Балабанов был военным переводчиком в Эфиопии), а вот девушка сидит в проходе, рот разинула и глаз с лектора не спускает, записывает. Что ей Гегель с Гуссерлем? А вот поди ж ты — заинтересовалась...
Американская славистка исследует влияние Мамардашвили на современный российский кинематограф в шести главах на примере конкретных восьми фильмов. Самые убедительные главы о втором фильме Сокурова «Разжалованный» (1980) и первом фильме Ивана Дыховичного «Черный монах» (1988). Особенно убедительна глава о «Разжалованном». Убедительна и захватывающе интересна. Читатель в какой-то момент начинает ценить лихой жест кинорежиссера. Причем лихость этого жеста затушевана усложненным киноязыком.
Дипломный фильм Сокурова, экранизацию рассказа Андрея Платонова «Река Потудань», «Одинокий голос человека» было велено смыть. Копию фильма спас оператор Сергей Юриздицкий. Это потом, в перестройку, фильм прославился. Сокуров стал работать на «Ленфильме». Снял короткометражку, экранизацию рассказа писателя-фронтовика Григория Бакланова «Разжалованный». Нет, рассказ не про войну, про бывшего начальника ГАИ, которого за провинность разжаловали, и он стал работать таксистом. Описан рабочий день когда-то начальника, а теперь таксиста. Вот Сокуров и показывает этот день с киноэкрана. Надо учесть, что как раз в это время (в 1980 году) Мамардашвили уволили из ВГИКа. В начальственных кулуарах института общий глас был таков: «Этот грузин портит наших студентов своим Кафкой». Мамардашвили уехал в Тбилиси и там портил других студентов своим Прустом. Только спустя некоторое время, накануне перестройки, его пригласили читать лекции на Высшие курсы сценаристов и режиссеров.
В короткометражке Сокурова есть два эпизода, перекликающиеся с этими событиями. Бывший начальник, а ныне таксист идет в кино с семьей смотреть фильм. И что он и его семья видят на экране, с чем смонтированы их лица? С эпизодами из не то что запрещенного, а официально смытого фильма Сокурова «Одинокий голос человека». Самый продолжительный монолог фильма — голос Мамардашвили. Таксист останавливает машину под железнодорожным мостом, включает радио. Раздается медленный, с легким грузинским акцентом голос, рассказывающий о декабристах. Голос звучит не более двух минут, прерывается грохотом поезда, промчавшегося по мосту, на словах: «Отсюда различение — справедливость и правопорядок».
Это — отрывок из беседы Мамардашвили с однокурсником Сокурова Виктором Третьяковым, снимавшим документальный фильм о декабристах, да так и не снявшим его. А беседа о декабристах осталась. Вот и оцените жест: в фильме под названием «Разжалованный» — сплошные «разжалованные». Не только главный герой, но и режиссер, чей первый фильм чудом уцелел; философ, которого после его успешных лекций попросили покинуть учебное заведение; и декабристы. Разумеется, и этот фильм было приказано уничтожить. Но его сохранили до лучших времен, которые все ж таки настали.
С такой же тщательностью исследована иная проблема, занимавшая Мамардашвили и нашедшая отражение в первом фильме Ивана Дыховичного, экранизации рассказа Чехова «Черный монах», — проблема человеческого безумия. Мамардашвили дважды в своих лекциях (сначала в Тбилиси, потом в Москве) подробно останавливался на этом рассказе. Причем привлекал в своих рассуждениях об этом чеховском шедевре малоизвестную статью Канта «О душевных болезнях». В общем-то житейский смысл «Черного монаха» ясен: если то, что вы называете безумием, помогает человеку быть счастливым, остроумным, помогает ему творчески осуществиться, то какого черта вы лезете его лечить?
Ну, приходит к магистру философии Коврину никому не видимый «черный монах», беседует с ним и что? Благодаря этому призраку Коврин — остроумный собеседник, прекрасный лектор, замечательные статьи и книги пишет. Зачем вы бросаетесь его лечить? Вылечили? Убили личность. Вместо остроумного собеседника — скучный, потухший (потушенный) человек. Вы так хорошо разбираетесь в тайне человеческого сознания, даже в физиологической работе мозга, что беретесь лечить сознание?
Но это опять же житейский смысл рассказа, точно воплощенный Дыховичным, опять же внимательно и благодарно слушавшего Мераба Мамардашвили, а вот что до непростой связи безумия и сознания, это надо прочитать главу 2 книги Алиссы ДеБласио про Мамардашвили и российский кинематограф: «Иван Дыховичный. „Черный монах“ (1988): безумие, Чехов и химера праздности». Впрочем, и другие главы книги американской славистки стоит прочитать. Простите за тавтологию: они того стоят.
ДеБласио А. Философ для кинорежиссера. Мераб Мамардашвили и российский кинематограф / пер. с англ. О. Я. Бараш. СПб.: Academic Studies Press, БиблиоРоссика, 2020. 272 с.
