Василию Толстикову 48 лет, и половину своей жизни он занимается бизнесом, при этом, будучи председателем совета директоров компании Ecofish, 12 лет ведет рыбный промысел. Треска, пикша, зубатка, выловленные в Северном море, идут на европейские рынки, обеспечивая порядка 30% рынка подсоленной рыбы Испании и Португалии, где соленая треска требуется прежде всего для национального блюда жителей этих стран — знаменитых рождественских пирогов с треской.
В 2014 году компания под брендом «Эко Фиш» начала освоение российского рынка. Почему не нужно пугаться «заморозки», как получается, что качество замороженной рыбы часто выше той, что продается под видом охлажденной, чем отличаются условия работы на рыбном рынке Европы и почему российский рынок является перспективным, — об этом и многом другом Василий Толстиков рассказал журналу «Эксперт Северо-Запад».
— Началу нового направления — выходу на российский рынок — наверное, санкции помогли?
— Отнюдь нет. Решение об освоении российского рынка было принято до введения рыбного эмбарго и программ импортозамещения. Но этот процесс не быстрый и отнюдь не простой, потому что в Россию мы поставляем несколько иной продукт, нежели в Европу. Он отличается и степенью переработки, и упаковкой, и прочим. На европейский рынок мы везем большие сегменты рыбы, упакованные в коробки; на российский — продукт в отдельных упаковках по 400 г. У европейцев другие запросы: мы поставляем туда подсоленное замороженное филе.
— Что требуется для нашего рынка?
— А с нами вообще сложно. По той простой причине, что у нас с культурой потребления рыбы большие проблемы.
— Мы больше едим мяса?
— Во-первых, да: мы действительно мясная страна. Во-вторых, замороженный продукт пока непонятен для российского потребителя: люди боятся «заморозки», и объяснять ее необходимость и ценность сегодня достаточно сложно, хотя, безусловно, нужно.
— Наши покупатели ждут охлажденную рыбу?
— Скажем так: они ждут продукт, о котором думают, что он охлажденный. Хотя каждому, у кого есть хотя бы небольшое представление о географии и некоторая логика, может быть понятно, что охлажденной трески на рынке Петербурга или Москвы быть не может: такую рыбу просто не довезти. Но наши люди упорно идут в магазин и покупают треску, рядом с которой написано «охлажденная», хотя очевидно, что она размороженная, и при этом ее качество априори хуже, чем качество замороженной рыбы. Потому что ее сначала заморозили, потом разморозили, а теперь она лежит какое-то время на прилавке до того, как ее продадут. И объяснения, что при фактически мгновенной шоковой заморозке и правильной разморозке непосредственно перед приготовлением рыба по своим вкусовым качествам ничем не отличается от свежей, у нас пока идут тяжело. Тем не менее мы работаем с этим — объясняем. И даже планируем предложить нашему рынку новый продукт — рыбный фарш.
— Ох, а к этому продукту недоверия еще больше: всем кажется, что туда идет все, что не пригодилось для другой переработки, включая кости...
— В фарш идет не то, что не пригодилось, а то, что осталось от другой переработки, а именно — остатки мяса после филетирования. А кости перемалываются на костную муку — это отдельный нужный продукт, кто ж его в фарш будет добавлять? А иногда они идут на суповые наборы: с хребтов-то навар отличный.
— Получается, свежую охлажденную рыбу в Петербург вообще невозможно доставить?
— Теоретически можно — самолетом, например. А вы представляете цену этой рыбы? Она золотая будет! К примеру, в петербургском ресторане RoseMary, владельцем которого я также являюсь, ни свежей, ни даже охлажденной рыбы нет: она вся поставляется прямиком из Мурманска, и вся — глубокой заморозки. В ресторане уже размораживается — дефростируется — и готовится. Все гости об этом знают, и это знание не снижает их количества.
— То есть даже в свой ресторан вы не поставляете охлажденную рыбу?
— Я пытался это делать, но ничего не вышло: она все равно приезжала, как минимум, двухсуточная. Считайте: полторы тысячи километров от Мурманска до Петербурга, а промысловый район тоже ведь не рядом. От места, где ты ловишь рыбу, до порта прибытия корабля может пройти до трех суток. И даже самый что ни на есть прибрежный лов — это все равно самое малое сутки пути домой. А потом надо доехать до Петербурга.
— Выловленную рыбу сразу на корабле замораживаете?
— По-разному. У нас три судна разного размера для разных районов лова и разных способов лова и переработки рыбы. Один корабль можно назвать плавучим заводом: переработка и заморозка осуществляются здесь действительно сразу же, по мере вылова рыбы. Другие ловят рыбу и доставляют ее к берегу, где переработка идет уже на фабриках. Поэтому если эти два корабля могут уйти в море максимум на три дня, то первый, плавучий завод, уходит до трех недель. При этом качество рыбы будет одинаково высоким, а продукты, вырабатывающиеся из этой рыбы, разные, из-за разных способов переработки.
— Говоря об освоении российского рынка, вы имеете в виду прежде всего работу с сетями?
— Да, и это тоже достаточно сложно. Рыбный бизнес — он такой же, как и сельскохозяйственный; только если зерно может храниться долго, то рыба долго не хранится. А надо понимать, что когда у тебя добыча, то ты не можешь прогнозировать, сколько конкретно рыбы ты на этой неделе поймаешь — ведь это та же рыбалка, где может пойматься очень много, а может — очень мало. А может вообще шторм случиться. И случается.
— Но прогнозы-то какие-то есть...
— Есть, конечно. Вот у тебя прогноз: эту неделю будет шторм. Всем сидеть дома. И ты сидишь и не идешь ничего ловить. А в работе с сетями необходимо обеспечивать ритмичность поставок: ты обязан обеспечивать крупной сети те объемы, которые она заявляет. И в случае с рыбой это не так просто, как может казаться, поэтому приходится делать оперативный запас, который не может долго лежать, потому что мы ставим реальный срок выработки, и чем дольше этот запас лежит, тем меньше у него впоследствии срок годности. Словом, проблем здесь множество, но это вполне нормально: такая у нас работа.
— Поэтому выход на российский рынок столь сложен?
— В том числе. И если бы у нас за спиной не было собственной производственной базы и тех наработок за долгие годы, которые мы имеем, то, скорее всего, ничего бы и не получилось. Однако, хотя у нас есть уже отлаженный бизнес по поставке рыбы и мы можем позволить себе выходить на рынок как угодно долго, все равно это тяжело.
— Тем не менее российский рынок вам представляется перспективным, я правильно понимаю?
— Конечно. Именно поэтому мы и пытаемся изо всех сил развивать это направление. Потому что если говорить о чистой экономике, то оно и на данный момент, даже с учетом эмбарго и импортозамещения, неинтересно.
— Потому что люди не хотят замороженную рыбу?
— Прежде всего потому, что цена на наш продукт на мировом рыбном рынке выше, чем цена на внутреннем. Другими словами, в Российской Федерации мы не можем его продавать за те деньги, за которые продаем на экспорт. Но мы все равно сознательно идем на внутренний рынок.
— Зачем?
— Потому что бизнес — это не всегда только чистая арифметика, а экономика — не всегда исключительно профит. Надо завоевывать какие-то позиции, надо работать там, где ты живешь, — словом, есть множество факторов, которые влияют на бизнес-решения. В том числе и перспектива данного рынка. Безусловно, на российский рынок у нас сейчас идет меньшая часть продукта — около 7%: будем увеличивать этот сегмент, модернизироваться, делать какую-то более глубокую переработку. Потому что пока эта цифра не увеличивается за счет объективных факторов. Это не только невосприимчивость рынка — это еще и наша неготовность к новым логистическим условиям. Сначала мы не могли зайти ни в какие сети — это было просто тяжело. Сейчас у нас взаимопонимание более или менее возникло — мы зашли и теперь привыкаем к условиям работы на российском рынке: они сильно отличаются от условий работы в Европе.
— Чем именно?
— Буквально всем: от правил и условий работы до логистики и программного обеспечения.
— Там проще?
— Там бывает гораздо сложнее. Прошу услышать меня правильно. Почему-то, когда начинается разговор об условиях работы в России и я говорю о том, что они другие, люди часто воспринимают это так, будто они хуже. Нет. Другие не значит хуже: это значит, что они другие. Могу заверить, что там тоже непросто. Но если ты всю жизнь работал с дилером в какой-нибудь условной Норвегии, а теперь решил начать поставки в нашу сеть, то тебе нужно менять подходы и к логистике, и к товарным запасам, и к бизнес-планированию, и к планированию товарных потоков — словом, полностью перестраиваться. Здесь все другое, и подготовиться к этому «другому» очень тяжело, и уж, конечно, нельзя сделать это мгновенно. Но опять же: мы не спешим.
— У вас много разных бизнесов — каким нравится заниматься больше всего?
— Знаете, речь здесь не о «нравится» или «не нравится». Есть вещи основные, а есть неосновные — ресторан, например. Этот бизнес буквально для души: я нашел для себя очень неожиданную приятность в том, чтобы кормить людей, и мы здесь смотрим, чтобы он хотя бы не в убыток работал. А в целом мне нравится делать дело. Потому что в этом и есть смысл жизни.
Санкт-Петербург
Василий Толстиков окончил Ленинградский инженерно-экономический институт им. Пальмиро Тольятти (сейчас — Санкт-Петербургский государственный экономический университет). Является председателем совета директоров ООО Ecofish, а также совладельцем многих бизнесов, в том числе компании «Эко Фиш», финансовой компании ТФТ «Партнер-Групп», петербургской гостиницы Mary Hotel, ресторана RoseMary и прочего. Играет в хоккей, несколько лет был первым вице-президентом Федерации хоккея Санкт-Петербурга, до сих пор поддерживает хорошие отношения со спортсменами города и помогает им.
