К. М.: Эксперт много пишет об отраслевой тематике, и одна из отраслей, которая нас всегда интересовала, — это всё, что связано с морем и людьми. Аркадий, представьте нашего гостя, потому что это крайне необычный человек.
А. К.: Хочу представить вам Николая — человека крайне необычного опыта, морского специалиста и хорошего профессионала. Его история, о которой мы сегодня немного поговорим, освещает ту особенность не частую, но всё же случающуюся: когда в мирное время человек попадает в плен.
Н.: Меня зовут Николай, работаю старшим помощником на судах немецких судовладельцев. Работаю в море после окончания мореходного училища, в 1994 году были небольшие перерывы, но в основном вся деятельность связана с морем. Увлекаюсь этим с детства. В детстве, конечно, был романтик, сейчас уже давно одна рутина.
А. К.: А в детстве моделированием занимались?
Н.: Да, в начале был судомоделизм, затем клуб юных моряков, какие-то рейсы уже были, книги о море были прочитаны все, что были в библиотеке. Немного по-другому всё это виделось. 80-е годы отличались от того, что имеем сейчас.
А. К.: Всё по Высоцкому: «Значит, нужные книжки ты в детстве читал».
К. М.: Расскажите, как произошёл этот опыт. Очень редко можно встретить человека, который попал к пиратам. Звучит, как голливудский фильм с не всегда хорошим концом. Я понимаю, что это сложный и тяжёлый опыт.
Н.: Это был обычный рейс, работали на африканские порты. В одном из портов, Дуала Камерун, на якорной стоянке ожидали постановки в порт к причалу. Вскоре после полуночи, это было в ночь с 14 на 15 августа прошлого года, на судно проникла группа вооружённых товарищей, человек 7, пару человек оставались в лодке. Собственно, на судне нас и взяли, любезно препроводили в лодку, несколько часов прыгания по волнам, оказались в соседней Нигерии, в джунглях. Несколько раз было действительно страшно, когда была угроза жизни, казалось, что вот-вот расстанешься с жизнью. А так неизвестность угнетала.
К. М.: А сколько человек было в команде?
Н.: Экипаж на тот момент был из 12 человек, но забрали нас восьмерых.
К. М.: А в какие моменты было действительно страшно?
Н.: В момент захвата, в момент освобождения. Был момент, когда грозились расстрелять. Иногда они были неадекватны, в наркотическом опьянении. А в нём они были очень часто, почти постоянно. Иногда в сильном. Это пугало. Иногда у них происходили наказания между собой, не так кто-то службу нёс — это тоже были достаточно страшные картины.
А. К.: А что помогало держаться и верить?
Н.: Хорошо, что вместе были. На каком-то этапе пришло понимание, что это всё-таки бизнес, за нас хотят получить деньги, и скорее всего, мы нужны финально живыми. Один из моментов, когда страшно было, — у них уже и деньги, и мы ещё есть.
А. К.: Мы с Николаем нашли друг друга благодаря Дмитрию Аблогину. Это один из сотрудников крюинговой фирмы, которая занимается набором персонала, и поскольку Дмитрий по второму образованию — психолог, в рамках нашего взаимного интереса и такого уникального случая мы провели реабилитационную программу, которая заключалась вот в чём: Дмитрий занимался семьёй Николая, успокаивал, обнадёживал, поддерживал. Собственно, после возвращения Николая мы провели курс мероприятий психотерапевтических, которые должны были откорректировать то, что было на момент освобождения, и предотвратить отдалённые отсроченные последствия, которые тоже очень нехорошие бывают, если не проводить эту работу. Был выбран вектор в том числе на актуализацию творческого потенциала личности, и сейчас, мне кажется, это следующий шаг развития.
К. М.: То есть фактически, творчество помогло вытеснить остаточный страх?
Н.: Время заняло моё. Если раньше я стеснялся тратиться на это, то сейчас перестал. Пока сидел в Африке, понял, что жизнь скоротечно может закончиться, а я не успел начать фотографировать, грубо говоря, нажимать на кнопку. Но сейчас пересмотрел, и стал находить учителей, у кого-то учиться, стараться, больше времени уделять.
К. М.: А сколько вы пробыли по времени в плену?
Н.: 37 дней.
К. М.: Наверное, тот период, за который успеваешь переосмыслить всё.
Н.: Подумать. Электричества там нету, естественно. Связи, новостей нету. Делать нечего. В передвижениях ограничен. Так что есть время подумать. И по состоянию здоровья большую часть времени лёжа проводишь. Как раз есть время подумать.
К. М.: С вами было ещё 8 человек. Вы прошли реабилитацию. Остальные 7 — с ними кто-то что-то делал? Была ли общая программа?
Н.: Знаю только про граждан России, нас там было 3 человека, только я прошёл такую реабилитацию. Остальные двое нет, не так повезло. С остальными членами экипажа не общаюсь.
К. М.: То есть, несмотря на то, что вы практически 40 дней провели на грани между жизнью и смертью, это не сплотило вас?
Н.: Наоборот, может больше разногласий внесло. Человек, который участвовал в организации освобождения, немец, который в Нигерии на месте организовывал процесс, занимается этим 5 лет. Он сказал не отказываться от помощи психолога. Если будут предлагать помощь или будет возможность — обращайтесь, потому что здесь путь — либо алкоголь, либо, если есть доступ к наркотикам, — наркотики, либо, если есть плотное хобби, — спорт, например.
К. М.: А в целом, когда выходишь в море — это же долгий период времени, когда нет вокруг никого. Это же, наверное, очень сильное психологическое испытание? Люди меняются?
Н.: Думаю, да. И не в лучшую сторону, естественно. И с возрастом тоже. И работа делает своё дело. Если взять этот рейс, там многое не складывалось. Всё шло неровно и не по сценарию. Я уже ждал какого-то разрешения.
К. М.: С одной стороны, мы должны смотреть на знаки и готовить себя к тому, что произойдёт. С другой стороны, нужно же оставаться в рамках здравого смысла и не быть тем человеком, который всё время чего-то ожидает. Как совместить?
А. К.: На мой взгляд, здесь вот какая штука: если человек от рождения интуитивен, он с этим по жизни идёт, он привык, и его бульдозером не свернёшь, если у него есть какая-то чуйка. Для среднестатистического человека это иначе: мы все зашорены в социальных рамках «сказал-сделал». Как-то не складывается — ну, ладно, я потерплю. Придумать ситуацию «я снимаюсь с рейса» на фоне тех небольших или больших знаков, которые были, — это практически нереальный сюжет. А вот в процессе работы с подсознанием во время реабилитационной работы, если заточить интуитивный сигнал, сделать его таким надёжным ориентиром для человека — это уже другое. Может быть, сейчас как раз в рамках творчества будет лучше работать для Николая на 100%.
К. М.: А что такое интуиция?
А. К.: Это некий внутренний провидец, внутренняя ванга, которая всё знает про нас. И у нас два варианта: либо мы слушаем, либо не слушаем.
К. М.: А сама компания занималась этим?
Н.: Конечно. Но нам эта работа была невидима. Есть статистика, кого захватывают, но нет статистики, кого освобождают и кого не освобождают. Эта информация есть, это не секрет, но на неё просто не обращали внимания. Там на месте мы не знали. Суммы были названы пугающие. И за эти суммы мы думали, что компании будет проще выплатить страховку семью в случае потери кормильца. В какие-то моменты мы думали, что никому не нужны. И останемся там. Но оказалось не так, и занимались этим серьёзно.
К. М.: Я хочу поговорить про творчество. Вы сейчас занимаетесь фотоделом, и как любой человек, который только приходит в искусство, наверняка, есть такой синдром самозванца. Как с этим боретесь?
Н.: Я вижу фотографии перед глазами других людей, до них мне ещё очень далеко. Там такая большая пропасть.
К. М.: Как хорошо, когда инстаграма не было: меньше видишь.
Н.: Мне почему-то всё равно после того случая не разогнаться. Но фотографирую много. Но не выкладываю.
К. М.: У многих людей, которые по-настоящему талантливы, есть синдром самозванца. Ему кажется, что он в этой профессии «не имеет права».
А. К.: Это очень хороший внутренний движитель. И по большому счёту это и показатель высокого интеллекта, и постоянной неуспокоенности.
К. М.: То есть, от этого не надо избавляться?
А. К.: Я думаю, что в дозированной мере это должно присутствовать у хорошего профессионала, чтобы не застояться в развитии.
К. М.: А как понять, дозированная эта мера или она тебе мешает развиваться или начать выкладывать свои работы?
А. К.: Нет яда, нет лекарства — есть доза. Если это блокирует, значит, этого слишком много. Пускай это сомнение в себе где-то на донышке остаётся и двигает вперёд, но при этом я двигаюсь дальше: публикуюсь, свои работы выставляю.
К. М.: А что касается псевдонимов? Бывает, человек не готов без псевдонима выйти в люди со своим творчеством, и он берёт некое другое имя, которое позволяет ему сформировать личность. И вот с этой новой личностью он готов появиться на публике. Что это за механизм?
А. К.: Переходный сценарий. Гораздо проще наделить буйной фантазией, может быть, какой-то эпатажной, то, что поперёк социальных устоев, не себя самого — мне ж с этим жить ещё, думает мозг рационально, а вот какой-то вымышленный персонаж. На нём и ответственность. И никто не узнает.
К. М.: Как псевдонимы люди придумывают? Что это за механизм?
А. К.: Это либо некий опыт человека, который отливается в какое-то имя, либо «похожим на кого-то хочу быть», либо лингвистическая или фонетическая игра со своим именем, либо игра со смыслом — то, чем я занимаюсь, или то, что хочу сказать. В любом случае это дистанцированный образ самого себя.
К. М.: То есть можно сказать, что это первый творческий манифест человека?
А. К.: Да, ведь это уже фантазия.
К. М.: Спасибо вам большое, это было очень интересно. Сегодня мы анатомировали интеллект человека, который побывал в стрессовой ситуации, после которой, может быть, и не было бы личности, если бы не некий внутренний стержень.
Выпуск 1 с Натальей Николаевой о работе мозга, депресии и арт-терапии
Выпуск 2 с Надеждой Паршуковой о масонском влиянии в России
Выпуск 3 со старшим помощником капитана об экстремальных состояниях
Выпуск 4 с Юрием Сухоносом о военной медицине и пограничных состояниях
