— Роман, зачем в России нужна часовая мастерская, если есть фирменные при женевских мануфактурах?
Мастерской 8 лет, на рынке предметов роскоши я ещё дольше. И всё это время я слышу от людей, как им тяжело отремонтировать швейцарские часы. Тяжело — это долго, дорого, рискованно и в Швейцарии. Дело в том, что в России нет полноценных брендовых мастерских. Если у вас ломаются часы, вы отправляете их на родину. Полугодовое ожидание — совершенно нормальный срок: месяц туда, месяц на диагностику, два месяца на ремонт и месяц обратно. Разговоры «год прошёл, скоро получу часы» — не шутка. Недавно мануфактура заявила моему другу срок ремонта в два года. Можно же не дожить (ред. — смеётся). И он пошёл ко мне в мастерскую.
Доходит до того, что владельцы часов вовсе отказываются от ремонта и носят часы с неполадками.
— Разве обладатель каких-нибудь особо дорогих Audemar Piguet не может повлиять на скорость и удобство ремонта?
Увы. Мануфактура забирает часы и не общается с клиентом. Более того, мастера сами принимают решение, какие опции добавить к ремонту: отполировать, заменить поцарапанное стекло или ремешок. А только он, к примеру, стоит не меньше 30 тысяч рублей. В итоге вместе с часами владелец получает кругленький чек, на формирование которого не мог повлиять. В противовес швейцарскому подходу мы находимся в постоянном диалоге с клиентом, чтобы найти оптимальный вариант. И мне кажется, что это очень по-русски, потому что фундамент отечественного бизнеса строится на доверительном общении. Был случай, когда мы отправили часы на ремонт в Женеву. Мануфактура их задерживала, клиент нервничал. Мы приняли решение купить такие же за 20 000 евро, чтобы отдать владельцу. Он доволен, а мы подождём.
— Такие длительные сроки оправдываются высоким качеством швейцарского ремонта?
Не всегда. Скажу больше: даже у абсолютно новых швейцарских часов могут быть проблемы. Везде работают люди, и они могут ошибаться. Этим летом я приобрёл для своей коллекции редкие Patek Philippe Aquanaut Traver Time. Тогда я был их единственный обладатель в России. Отдал на осмотр брату, а там индексы на 9 и 4 часах немного криво наклеены... А ведь часы прибыли только с мануфактуры топового швейцарского бренда. Теперь представьте, сколько времени займет устранение этого незначительного дефекта, если мы отправим часы в Швейцарию.
Кстати, основываясь на наш многолетний опыт работы, могу сказать, что 3-5% всех часов, прибывших с мануфактуры, заведомо не точные: могут немного спешить или отставать. В нашей практике был даже один Rolex, а это самые точные модели в мире. Конечно, часы могли успеть намагнититься, но и не будем забывать человеческий фактор — повторюсь, всё делают люди.
Фото: Дарья Рузман
— Вы категорический противник официального сервиса?
Нет, иногда мы тоже отправляем часы официалам, если так будет лучше. Как и у врачей, у нас действует принцип «не навреди».
— В начале разговора вы упомянули, что ремонтировать часы рискованно. А в чём риск?
В России, к сожалению, слабая часовая школа. И она почти не развивается: большинство часовщиков делают всё на коленке. Я знаю массу случаев, когда швейцарские часы — дорогие и редкие — ломали и обесценивали из-за непрофессионализма и халатности. В этом и есть риск. Опять-таки, как и с врачами: нужно найти своего опытного «семейного» мастера. Но пока его ищешь, у всех ошибок будут многонулевые ценники.
В свое время формирование штата мастерской было для нас суровой охотой. Мы гонялись за теми немногими часовщиками, уровень которых позволил бы мастерской Никоновых и называться профессиональной, и быть таковой на деле.
— А вам приходилось осваивать часовой ремонт? Может, вы сами иногда что-то ремонтируете?
Нет. Я отвечаю за бизнес-стратегию и экспертное консультирование, а мой брат Владимир — это руки мастерской. И, как большинство часовщиков, он — самоучка. Больше 10 лет назад он начинал именно так: сначала разбирал и собирал простые часы с базовыми механизмами ETA. Потом брался за модели сложнее и дороже. Делал это смело, а я сидел рядом, обливался холодным потом, но доверял. И оказался прав: у Володи талант. Потом было долгое обучение — сначала у московских коллег, затем у зарубежных. Там он овладел и практикой, и теорией швейцарской часовой школы. Стал работать по их педантичной мануфактурной схеме. И сейчас на его стол попадают экземпляры с запредельными ценниками
Мы, кстати, недавно в семье вспоминали, что он с детства всё разбирал. Родители дарят две машинки, через пару дней моя целая, его — разобранная на детальки. Только родители наказывали его раньше, чем он успевал её снова собрать. А вот в мастерской, наконец, смог отыграться (ред. — смеётся).
— Выходит, что независимый мастер, обладая всеми необходимыми знаниями, может организовать свое дело?
Даже десяти мастеров будет недостаточно: без сертифицированного оборудования они не смогут много сделать. А мастеру-одиночке такое оборудование не по карману. Для высокоточного ремонта нужна масса приборов — для диагностики, размагничивания, определения герметичности, измерения точности хода, ультразвуковой мойки и многого другого. Средний чек такого прибора в зависимости от специфики колеблется от 3-х до 15 тысяч евро — почти как у самих швейцарских часов. И каждый нужно менять раз в 5 лет. Повышаются стандарты и появляются новые характеристики часов, поэтому требуются новые мощности для их обслуживания, где старая аппаратура не справится.
В мире всего три признанных бренда такой аппаратуры — Bergeon, Witschi и Elma. Все они представлены в нашей мастерской. И это особая гордость.
Фото: Дарья Рузман
— Сколько часов проходит через вашу мастерскую за месяц?
Через одну из сети в среднем 100 экземпляров. Мы не считаем в этом объёме quick-сервис (ред. — по замене ремешков, батареек).
— Насколько часто вы ремонтируете и обновляете часы, чтобы владелец смог их выгодно перепродать?
Вы не совсем верно сформулировали вопрос. Конечно, для многих предметов логика «если как новое — стоит дороже» работает безотказно. Но не для часов. На европейском рынке существует понятие never polished: часы продают «со следами истории»: с царапинами и вмятинами, без полировки, инкрустации и прочей кастомизации. Экземпляры never polished будут дороже оцениваться, а решение о ремонте новый владелец сможет принять сам.
Тренд never polished не отменяет важность обслуживания. Часам, как и автомобилю, нужно регулярно проходить ТО — замену масла, проверку точности хода, герметичности. В часах, опять же как и в машине, под корпусом металлические детали, которые трутся друг об друга. И происходить это должно только с маслом: причем в одной модели может использоваться по 5-7 различных видов — на каждом узле своё. Если перепутать масло, можно нарушить их ход или сломать часы. У часовщиков даже есть понятие «часы высохли» — это когда масло высыхает, и детали трутся друг об друга, создавая стружку и пыль. В этой ситуации поможет репассаж: часы нужно полностью разобрать, смазать каждую деталь и снова собрать.
Знаете, почему Rolex называют вечными часами? Их механизм законсервирован: циферблат не скелетонизирован, а задняя крышка не прозрачная — солнечный свет не попадает на механизм и не сушит масло. В часах-скелетонах или с открытой задней крышкой наоборот — масло окисляется и высушивается светом. Поэтому их нужно обслуживать чаще. Если это правило соблюдать, любые часы и прослужат дольше, и продадутся дороже. А если развивать аналогию с автомобилями дальше, то здесь сервис также приносит основной доход. Не продажа автомобиля, а его последующее обслуживание.
Но я уже далеко ушел от вашего вопроса. Так вот, если к нам приходит коллекционер с желанием достойно перепродать часы, мы вместе с ним решаем, что именно нужно обновить, чтобы раскрыть их инвестиционный потенциал.
— То есть в рамках мастерской любой клиент может получить консалтинг?
— Именно так. Мы же не только ремонтируем, но и собираем вокруг себя особую аудиторию. У всех менеджеров мастерской опыт по 12–15 лет и специализация на своих брендах: они знают историю и механику своих марок лучше имен дальних родственников. Часовщики тоже по-хорошему сумасшедшие. Я нежно называю их художниками (ред. — смеётся). В московской мастерской у меня работает молодой парень, и я до сих пор не могу понять, как в его голову поместилось столько информации — на целую часовую энциклопедию хватит. Он проводит особые вечера для коллекционеров, которые хотят не только владеть редкой моделью, но и посмотреть как она устроена изнутри. Они изучают, как работает их дорогой репетир, как открываются Rolex, смотрят на ротор подзавода в Patek Philippe. До Петербурга этот досуг пока не дошел.
Фото: Дарья Рузман
— В Петербурге меньше коллекционеров?
Я бы сказал, что у них преобладают другие интересы. В Россию возвращается традиция передачи предметов роскоши по наследству. Иначе говоря, люди стали делать долгосрочные инвестиции в luxury-товары. Если раньше фамильная коллекция была прерогативой аристократии и маркером престижа семьи, то сегодня к этим понятиям добавилось ещё одно измерение — инвестиционное, когда предметы роскоши становятся ценным активом. Это касается часов, украшений, предметов искусства.
Например, недавно я инвентаризировал большую коллекцию одного из моих клиентов: разбирали что оставить, что использовать как актив, что модно носить сейчас и т. д. И клиент задал очень важный и правильный вопрос: что из этой коллекции можно оставить на 18-летие сына, как инвестицию в его будущее. Мне кажется, это очень хорошая примета в теме возрождения фамильных коллекций.
— Есть какие-то универсальные рекомендации? Например, вкладывайтесь в Rolex, не ошибетесь.
В целом, вы угадали. Rolex входит в топ инвестиционных часов. Но какие именно модели? Что вы купите: стальную модель, биколорную, какого года, из какой серии? Или, допустим, у вас уже есть хороший экземпляр. Продавать его сейчас или подождать год, чтобы заработать пару тысяч евро? Из подобных знаний складывается инвестиционная стратегия. Помочь ее выстроить для конкретной коллекции — моя работа. Есть у меня стратегия и для собственной коллекции. Хотя моя главная инвестиция — это часовые мастерские, которые мы с братом передадим по наследству. Посмотрите на историю: все успешные часовые мануфактуры — это семейные предприятия. Надеюсь, это правило будет работать и для нас.
