Том как том. Как дворец. Дворец для голого короля. Потому что книга называется «Голый король». Да, вы правильно догадались: сборник пьес Шварца выпущен издательством «Вита Нова» в серии «Рукописи», так как это и принято у «Вита Новы». Переплет, золоченые металлические уголки по краям переплета, мелованная бумага, яркие иллюстрации. Пьесам Шварца странно выходить на публику в таком наряде. И это первое противоречие.
Снимем его, элиминируем: неужели Евгений Шварц не заслужил такого дворца? Конечно, мы больше привыкли к потрепанным papier-book или пусть и в твердой обложке, но скромным изданиям, но разве Шварц не король нашей литературы? Пусть и скромный, незаметный король (это противоречие мы элиминировать не будем, оно плодотворно). Есть и другое противоречие, куда более интересное: серия «Рукописи». В этой серии предполагается (издательство это обещает) издавать книги, или ходившие в самиздате, или с тяжелой издательской судьбой.
Пьесы Шварца как-то не очень подпадают под два этих определения. За исключением двух — «Голого короля» и «Дракона», все они печатались и ставились. Правда, спасибо комментатору Елене Воскобоевой, из ее примечаний, подробно описывающих историю каждой напечатанной пьесы в сборнике, выясняется, что каждая из них продиралась сквозь советскую цензуру, обдирая бока. Но в условиях советского тоталитарного строя такова судьба любого талантливого, яркого произведения. «Страна Муравия» Твардовского (впоследствии получившая Сталинскую премию) поначалу была обозвана «кулацкой поэмой». Только заступничество Михаила Светлова помогло молодому смоленскому поэту войти в литературный истеблишмент СССР. «Жди меня...» Константина Симонова долго не пропускали через цензуру. При таком подходе в серии «Рукописи» можно печатать чуть не все талантливые тексты советской поры. Например, первую редакцию «Молодой гвардии» Фадеева. А, кстати, интересный эксперимент, why not?
Шварц Е.Л. Голый король: Пьесы. Комментарии, послесловие Е.В. Воскобоевой. Иллюстрации Ю.А. Штапакова. — СПб.: Вита Нова, 2019 — 624 с.
Тем не менее снимем и это противоречие. «Голый король» Шварца был просто не пропущен ни на сцену, ни в печать. «Дракон» же подвергся зубодробительной критике в печати. («Вредная сказка» — рецензия с таким названием в советской газете «Литература и жизнь» почти приговор...) Первый сборник пьес-сказок Шварца вышел только после его смерти, а «Голый король» и «Дракон» были поставлены на сцене и напечатаны много после его смерти. Значит, успокоимся: в серии «Рукописи» по праву вышли тексты удивительного драматурга России.
Тем более что в сборнике опубликована никогда прежде не публиковавшаяся пьеса Шварца, извлеченная из его архива, «Представь себе». Но это тоже противоречие (просто какой-то парад противоречий). Потому что и сам-то Шварц (как видно) не собирался никогда публиковать эту пьесу. Это не алмаз в короне, это то, из чего корона потом будет выкована. Нет, это не плохая пьеса. Это — хорошая, человечная, советская, коммунистическая, умело сделанная агитка. Пионер в этой пьесе скучает над советской газетой. В очередной раз ему рассказывают, как его сверстников на плантациях мучают. Изобретатель видит, как пионер бессердечно скучает над чужими страданиями, берет и в виде воспитательной меры с помощью своей машины переносит на плантации. Потом забирает, конечно, поумневшего пионера.
На самом деле, это хорошо, что пьеса напечатана. Во-первых, мы видим, из чего Шварц выработался в великого драматурга, как он вот с такого старта рванул к таким Эверестам. Во-вторых, мы слышим тему Шварца — одну из важных тем Евгения Шварца. Ее давно, давно сформулировал любимый этим драматургом писатель Чехов: «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда — болезнь, бедность, потери...»
И не в том дело, что своими пьесами-сказками Шварц, казалось бы, утишал звук этого молоточка: честные, хорошие люди пробьются, одолеют зло, зло не может победить; в том дело, что он этот молоточек слышал. И люди, в 30-е годы приходившие смотреть «Тень» или «Снежную королеву», а в 50-е — «Обыкновенное чудо», «Дракона», «Голого короля», ох, как хорошо этот стук, стук бойцов НКВД в двери (пока еще) соседей, слышали — не стоило о нем напоминать. А вот о том, что пробьемся и что зло не может победить, напомнить стоило. Шварц и напоминал.
Раз уж о противоречиях. Иллюстрации Юрия Штапакова, пожалуй, самое противоречивое, что есть в этой книге. Эти витражи во дворце скромного короля наиболее непривычны, даже раздражают. Мы привыкли к изящному, сказочному, пусть порой и язвительному визуальному миру Николая Акимова, плотно прилегающему к миру Евгения Шварца. А тут — не то условные вопящие плакаты футуриста Маяковского, не то супрематические, не менее условные композиции Казимира Малевича.
Но потом я, всматриваясь в эти композиции, подумал: почему нет? И дело не только в том, что близким другом семьи Шварца была вдова и верная ученица Казимира Малевича Лепорская. И не только в том, что сам Шварц был верным другом последних русских авангардистов, обэриутов Хармса, Введенского, Заболоцкого, очень много взявшего из их абсурдистских опытов. А дело в том, что эти иллюстрации обнажают часто не замечаемый трагизм пьес-сказок Шварца. Я понял это, когда, как следует, разглядел одну иллюстрацию Штапакова. К «Снежной королеве».
Предоставлено издательством «Вита Нова» \ Юрий Штапаков
Серый фон. Огромный, накрененный, изогнутый какой-то стул. На стуле — крохотный круглоголовый мальчик. Длинной палочкой мальчик складывает, свесившись со стула, белые ошметки. К стулу прижалось гигантское серое существо в короне (Снежная королева), а внизу, у самых стуловых ножек, стоит такая же крохотная, как и мальчик, девочка, такая же круглоголовая, но с огненными волосами. Искорка в сером холодном царстве. Маленькая искорка против огромной Снежной королевы. Но она непременно победит, потому что она — человек. Потому что она — добрая.
Нельзя не отметить послесловие Елены Воскобоевой. Женщине свойственно интересоваться сердечными делами. И делать это на редкость деликатно. Вот с такой вот женской деликатностью Воскобоева описывает все любовные бури Евгения Шварца, и его неразделенную отроческую и юношескую влюбленность в Милочку Крачковскую, и его метания между первой женой, Гаянэ Холодовой, и второй женой, Екатериной Зильбер (потом Екатериной Шварц). Это более чем важно для Шварца. Он, как мало кто, умел писать о любви.
В который уже раз я перечел в этом сборнике его последнюю пьесу (посвященную, кстати, Екатерине Шварц) «Обыкновенное чудо» и впервые понял, вернее, почувствовал, какая это великая пьеса. Ленин в данном случае прав: «Некоторые книги нельзя читать, пока молоко на губах не обсохло». Уточним: некоторые книги лучше читать, когда молоко на губах обсохло или только начало обсыхать. Некоторые книги лучше, нет, не поймешь, нет, лучше почувствуешь, когда ты или ребенок, или пожилой человек. Сердце мягче, ну и ближе к вечности. Дети недавно оттуда пришли, а нам... пожилым... уже туда... «Пожили, водочки попили, хватит уже за глаза», — как писал уже поминаемый Твардовский.
Но не этим только хорошо послесловие Елены Воскобоевой. Она первой из исследователей творчества Евгения Шварца обратила пристальное внимание на его стихи. Нет, ничего из ряда вон в стихах Шварца нет. Они в ряду. Нормальные, хорошо сделанные стихи. Умелые. Такая же стартовая площадка для рывка, как пьеса «Представь себе». Но благодаря этим стихам понимаешь правоту Иосифа Бродского, писавшего, что занятие поэзией может многому научить литератора, буде он прозаик или драматург. Прежде всего, экономии средств. Это точно. Краткости и афористичности драматурга Шварца многие могут позавидовать. Он умел сказать то, что он хотел сказать. И так сказать, чтобы его правильно поняли.
Стоит войти в сам дворец скромного короля. Перечитывая пьесы Шварца, я понял, что он едва ли не самый парадоксальный писатель России. Парадокс в его восприятии. Принято считать, что он (в силу сталинской цензуры) писал эзоповым языком, иносказаниями, намеками. Да ничего подобного. Предполагать, что Шварц писал эзоповым языком, все равно что предполагать, будто любимые им Гофман и Людвиг Тик и неизвестный ему Франц Кафка писали намеками и иносказаниями. Просто для него, как для Гофмана, Тика и Кафки, вот эта форма выражения истины была соприродна, естественна. Он и сам это прямо написал в последней своей сказке:
«Сказка рассказывается не для того, чтобы скрыть, а для того, чтобы открыть, чтобы сказать во всю силу, во весь голос то, что ты думаешь...»
И то, какие извилины надо напрягать человеку, особенно российскому человеку, чтобы понять такое иносказание в «Тени»: «Да. Ты прав. Съесть человека лучше всего, когда он в отпуске или болеет». Что иносказательного в перебросе реплик Доктора и Юлии Джулии в той же пьесе: «Они хотят воскресить хорошего человека?» — «Да, чтобы плохой мог жить...» Какой такой эзопов язык в такой вот сцене из «Голого короля»: «Первая фрейлина. Ваше Высочество! За время моего дежурства никаких происшествий не случилось. Налицо четыре фрейлины. Одна в околотке. Одна в наряде. Две в истерике по случаю предстоящего бракосочетания. Принцесса. Вы разве солдат, фрейлина? Первая фрейлина. Никак нет, я — генерал-майор...» По-моему, очень прозрачная и даже актуальная сцена...
Иное дело — и в этом тоже парадокс Шварца, что вот именно такая форма выражения истины, сказочная, оказалась востребована временем, вовсе не сказочным. Публика шла валом на пьесы Шварца. Они были честными и узнаваемыми публикой, тогдашней публике, которой не надо было напоминать о молоточках для счастливых людей. Не больно-то счастлива была эта публика и молоточки слышала прекрасно. И это удивительно. Это — парадоксально. Потому что Шварц, когда еще только пробивался в литературу, только пытался найти свой язык, свой мир, дружил с двумя компаниями молодых литераторов. С «Серапионовыми братьями» (Каверин, Федин, Зощенко, Слонимский, Вс. Иванов) — традиционалистами, ориентированными на крепкую сюжетную прозу, и с последними русскими авангардистами — обэриутами (Хармсом, Введенским, Заболоцким, формально не примыкавшим к ним Олейниковым). Тогда Шварц был талантливым окололитературным человеком, скетчи, стихи для детей, ничего особенного.
Вот наступили 30-е. Обэриутов разгромили вчистую. Немного выжило. Физически выжило. «Серапионы» — затихли. А Шварц — наследник двух этих веток великой русской литературы 20-х годов XX века — тогда и обрел свой язык, нашел адекватный себе мир, чтобы сказать: переживем, добро победит. Министр-администратор превратится в крысу, а человек, по-настоящему любящий человек, никогда не станет диким зверем.
