Вот уж чего я не люблю, так это советское официальное искусство 30–40-х годов. Весь этот натужный оптимизм, столь же натужный героизм и якобы реализм, вот это вот: все, как в жизни. Притом что вот к чему, к чему, а к реализму все эти огромные «оперные» полотна не имели никакого отношения: такой вечно-сияющей, вечно-белозубой улыбки жизни нигде не было и нет, а уж тем более в Советском Союзе времен зрелого и позднего Сталина. Посему я с большой неохотой пошел на выставку «Дейнека/Самохвалов», признанных мастеров того, что не очень верно называется «социалистический реализм в живописи».
Раздражало меня и то, что выставка стала знаковым событием Международного культурного форума, недавно проходившего в нашем городе. Конечно: «Это — наша история! Наше наследие! И художники — замечательные!» Так-то оно так, но ведь каждый выбирает для себя наследие. Кто-то смелый художественный эксперимент Филонова и его учеников, кто-то супрематизм Малевича, кто-то столь же смелые живописные эксперименты «арефьевцев» и «лианозовцев» (соединенные, кстати, с весьма жестким реализмом), а кто-то парадное великолепие нарисованного рая 30-х годов. Художники, конечно, хорошие, мягко говоря, кто бы спорил.
Но вот если бы рядом с их полотнами поместили непарадные, настоящие фотоснимки того времени, то наша история и наша культура предстали бы не то что многограннее, но вернее, адекватнее. Словом, я с великим предубеждением шел на эту выставку. Однако предубеждение было развеяно у щита с большим текстом про Дейнеку и Самохвалова ректора Академии художеств Семена Михайловского. Великолепный текст — и в фактографическом, и в концептуальном отношении. Очень хорошо представляешь себе двух этих парней (Дейнеку из Курска и Самохвалова из Бежецка), ставших классиками советской живописи.
Какие-то факты просто интересны. Оказывается, Дейнека в юности работал в курском уголовном розыске — фотографом и художником. Самохвалов с подачи Маршака писал детские книжки и сам их иллюстрировал. Иные факты достойны некоторых размышлений. До 1937 года и Дейнека, и Самохвалов широко выставлялись на Западе. Более того, их картины продавались. Само собой, львиную долю от продаж забирало государство. Но и живописцам кое-что перепадало. Тут интересно то, где охотнее всего покупали картины Дейнеки с физкультурниками и физкультурницами, сиянием солнца, блеском и гладкостью кожи. В фашистской Италии. Там этот культ физкультуры, силы во всем, и прежде всего физической силы, тоже шел на ура. Был, как это принято сейчас говорить, в тренде.
Но более всего меня заинтересовал в тексте Михайловского вот какой факт. Понятно, что самая знаменитая картина Дейнеки «Оборона Севастополя». Это — его знак. Всякий, кто хоть сколько-нибудь знаком с живописью, при имени Дейнека сразу вспоминает этот холст. (Точно так же, как всякий при имени Самохвалов сразу вспоминает «Девушку в футболке».) Так вот, именно эта картина Дейнеки при своем появлении подверглась сокрушительной критике: натурализм, жестокость, погрешности против реализма. Эта история очень хорошо иллюстрирует мысль Александра Твардовского насчет того, что каждое знаменитое произведение советского искусства, прежде чем стать каноническим и хрестоматийным, обязательно обдирало себе бока об упреки и обвинения. Все верно: тоталитаризм всегда держится среднего уровня; все, что слишком ярко, необычно, неожиданно, в тоталитарном обществе поначалу принимается с подозрением, если не вовсе в штыки.
Экспозиция выстроена чрезвычайно остроумно. Сначала — время ученичества Дейнеки — у Фаворского; Самохвалова — у Петрова-Водкина. Причем тут же помещена одна картина Петрова-Водкина и одна гравюра Фаворского. Благодаря этому замечаешь: да, уйдя очень далеко от своих великих учителей, ученики сохранили кое-что от своих истоков. Самохвалов — лирический монументализм Петрова-Водкина; Дейнека — четкую линеарность, своеобразный аскетизм Фаворского.
Затем идут темы. Внизу — «Спорт», «Труд», чуть повыше «Тело», «Дети», на самом верху — «Война», «Мир», «Люди». Несколько жутковато, но в общем-то верно. Получается, что то, что внизу, — опора, фундамент, основа того, что наверху. То есть спорт, труд, натренированные тела — милые дети готовились к войне. Они — фундамент войны, вслед за которой — мир, труд, май и сияющие от счастья люди. Жутко-с.
Контраст между картинами 20-х — начала 30-х и 40-х, 50-х — сокрушительный.
Чем хорошо такое не хронологическое, но тематическое расположение? Не только тем, что оно позволяет увидеть, как вот эту тему решал Дейнека, а как — Самохвалов, но и тем, что мы видим, как по-разному они сами решали ту или иную тему в разные периоды своей жизни. Время ломало этих сильных художников. Например, картина Дейнеки «Восстановление Донбасса», 1947 год. Статичная живопись, абсолютно нереалистичная при внешнем жизнеподобии. Улыбающиеся девушки лопатами грузят уголь. Простите, если они грузят уголь, они должны быть черны от угольной пыли. Нет, в чистых блузках, в аккуратно повязанных платочках, с улыбочками. А рядом полотно 1928 года «Шахтер». Вот это да... Скрученный от непосильного труда, как-то даже вывернутый, вывихнутый черный человек в робе.
Или знаменитая работа того же Дейнеки «Текстильщицы» (1927). На мой вкус — лучшая его работа. Потрясающе передан ритм. Не менее потрясающе — какая-то пугающая разница между недавними деревенскими хрупкими девушками и стерильным миром наисовременнейших машин. На первом плане девушка тянет нить, настолько тонкую, что она не видна зрителю. Зато зрителю видно: девушка напугана. И высший пилотаж мастерства художника: за широченными окнами видны две коровы и пастух. То есть зритель понимает, что комбинат построен еще не в городе, здесь еще деревенская жизнь. А вслед за тем он понимает, откуда такая напуганность у девушки на первом плане. Только-только из деревни. Такой труд ей непривычен, даже немножко страшен.
Или изумительная картина того же 1927 года Самохвалова «Кондукторша». Я ставлю эту картину даже выше по заслугам прославленной «Девушки в футболке». «Кондукторша» — и смешная, и страшная, и символическая. Над зрителем, словно над малолетним безбилетником, высится огроменная женщина во всей кондукторской сбруе, будто в латах, лица не видно, лицо засвечено огнями ночного города, ладонь вздернута вверх: «Кто тут без билета?» Это на уровне быта, а на уровне бытия... сама судьба возвышается надо мной, зрителем этой картины, а на уровне истории: «Все, ребята, приехали! Со всеми эстетическими экспериментами покончено! Рисуйте красиво и похоже, чтобы мне нравилось!»
Контраст между картинами 20-х — начала 30-х и 40-х, 50-х — сокрушительный. На самом, самом верху, там, где «Война», висит полотно Самохвалова «Военизированный комсомол», 1932 год. Да, это — живопись. Ритм, четкость, какая-то даже музыкальная, что ли, картина. Рядом — «Сталинград не сдается» 1943 года. Какая-то постановочная сцена из оперы того же названия. В соседнем зале «Мир» — сплошное ликование. Это смотреть просто невозможно. Это уже настоящее клишированное искусство Третьего рейха. Сергей Миронович Киров принимает парад физкультурниц. Стоит вождь, а к нему тянутся восторженные красавицы. И все такое пестро-конфетное, розовенькое. Кстати, я думаю, что картина долгое время была в запаснике не только потому, что вождю полагается быть одному-единственному, в данном случае Сталину, но и потому, что на первом плане красавица так вытягивает правую руку по направлению к Кирову, что людям, знающим этот жест (а кто ж его со времен Второй мировой не знает?), делается несколько не по себе. Красавица натурально «зигует».
И так в каждом отделе выставки. «Дети». Ранняя картина Самохвалова «Головомойка» 1923 года. Винтовая деревянная лестница, будто повторяющая движение взрослой женщины, моющей голову маленькой девочке, накрененный и очень светлый мир — одна из лучших картин художника. Рядом хорошие, очень хорошие изображения детей, сделанные им в 30-е годы. Вот разве что Дейнека в годы войны вспомнил молодость. Плакатную, резкую, почти футуристическую. Хотя почему «почти»? Дейнека был художником в спектакле Мейерхольда по пьесе Маяковского «Баня».
К сожалению, на выставке нет его «Обороны Севастополя». Видно, слишком огромная картина. А вот «Сбитый ас» 1943 года есть. Сожженный город, разбитые машины, противотанковые надолбы, след дымящегося самолета и летящий на надолбы вниз головой немецкий летчик. Вообще, в Дейнеке было больше чего-то, едва ли не хулиганского. В 1947 году он, например, нарисовал «Бой амазонок». Полуголые бабы с каменными топорами вдребезги разносят греческую фалангу, вооруженную мечами, прикрытую щитами. На дальнем плане греческий воин схватил в охапку голую амазонку и поднял меч, причем заметно, что меч повернут плашмя, то есть он просто собирается врезать мечом по попе побежденной даме. Но амазонка не сдается и вовсю, до крови, царапает икру пока еще победителя.
Всем бы хороша выставка. Но — саунд-трек. Все время, пока ходишь по выставке, звучит музыка. Одна и та же. То есть она доигрывает до какого-то финала, раздается голос Дейнеки, о чем-то он бодро отчитывается, а потом та же музыка начинается сначала. Через полчаса, как сказала бы моя дочь, крышу сносит капитально. Я чуть было не согласился с одним пожилым сталинистом, который с приапическою улыбкою снимал на свой айфон обнаженную натуру, нарисованную Самохваловым.
До 1936 года «обнаженка» (как выяснилось на выставке) была весьма в ходу у советских художников. Вполне эротическая «обнаженка», чего стоит одна только самохваловская пловчиха, стаскивающая с себя трусики. После 36-го никакой эротики. Все запакованы в одежды по горло. Я было сначала подумал, что это связано с оглядкой на Третий рейх, в котором голые красивые мужские и женские тела сияли бедрами и грудями на каждой выставке. И без того искусство 30-х годов СССР было похоже на искусство нацистской Германии, а если еще и это, то и вовсе не отличишь. Нет, извините, у нас — чистое искусство! Никакой порнографии.
А потом я понял: возможно, причина еще и в массовом притоке деревенской молодежи в города во второй половине 30-х годов. Всеми правдами и неправдами молодые люди вырывались из нищей, голодной деревни — в город. Я представил себе комментарии деревенской молодежи, которую привел с завода на выставку, допустим, парторг, по поводу самохваловской пловчихи. Вы их услышали своим внутренним слухом? Вернисаж встал бы дыбом.
Фото: Интерпресс/Светлана Холявчук
Так вот, как раз у этой пловчихи пожилой дяденька, снимавший пловчиху на айфон, поморщился: «Ну сколько уже можно музыкой по мозгам шарашить, невозможно же». Я было хотел согласиться, но дядечка продолжил: «Такие светлые художники, а они такую мрачную музыку запустили». «Светлые художники жуткого времени», — добавил я. «Чем же оно жуткое?» — пошел в атаку дядечка. Пришлось объяснить. Финал спора был обычен: «Не те вы книги читали!» — «Извините, в отличие от вас я читал и те книги, и другие». И надо ж такому быть, что сразу после этого спора я подошел к картине Дейнеки 1931 года «Девочка у окна. Зима». Она была недалеко от нас, спорящих. Хотя бы ради этой картины стоит пойти на выставку. Темная, даже черная, комната, у большого окна стоит маленькая девочка и смотрит в белый, убитый зимой сад. Мало я видел картин, которые были бы так напоены тревогой, наваливающимся мраком, одиночеством, как эта картина. Какое-то другое название под ней видится: «Что-то случилось...» или случится.
Дейнека/Самохвалов. Санкт-Петербург, ЦВЗ «Манеж».
